Стал интересоваться литературой о методах перевода

Слово «любовь» поется с ударением на Ю, слово «бешеный» — на втором Е. Я не говорю уже об отсутствии элементарного уважения к строфике и рифмам оригинала… А Аполлон Григорьев — поэт, критик и пианист — в опере Доницетти «Лючия ди Ламмермур» выражается таким языком: «Ну, да я уж не сержуся, вы, любезные, не бойтесь и, прошу вас, успокойтесь. Знайте, кто мы, знайте, что мы, что мы хочем, что мы можем» и т. д.
B «Бал-маскараде», оказывается, правитель края должен «знать нужды народа, чтоб исполнить их», не говоря о таких перлах, как «следить шаг за шаг» и «три имя» или что «жизнь (вместо «смерть») страшна не больше, чем в бурю туман».
Недели в две-три я прочитал «штук» пятьдесят либретто и убедился, что нелепости, корявость языка и даже грамматически неверные ударения, если можно так выразиться, плоть от плоти переводных опер.
И я стал интересоваться литературой о методах перевода, вокального в частности. Литература об искусстве перевода вообще огромна, о вокальном переводе — увы! —я не нашел никакой. Значительно позже, зная языки, ища повсюду, где только можно, я обнаружил крупицы, какие-то случайные отзывы в общих фразах и небольшое методическое предисловие В. П. Коломийцова к его переводам вагнеровских музыкальных драм.
Кроме того, я нашел императивное заявление Вагнера, сделанное им французскому переводчику его «Тангейзера». Вот что оно гласит: «Для полного восприятия музыкальной выразительности необходима полная же координация каждого французского слова с его немецким оригиналом на тех же нотах. Для реализации этого нужен большой и тяжелый труд…»
Вот оно, вот где собака зарыта: большой и тяжелый труд. Да полноте, нужен ли он, когда никто не замечает ни нелепейших вещей, ни грубейших ошибок! Да-да, не в них суть, «петь нужно, пе-еть…» И снова приходит на ум: «Что слишком глупо для того, чтобы быть сказанным, то поется!» (значительно позже я обнаружил, что эти слова принадлежат Вольтеру), а заодно и парафраз Панзаелло, который в арии Фигаро из «Севильского цирюльника» перевел эту мысль на итальянский язык: «Quel va mal in vorsi, in musica si mette e cosi si pongon le burlette»,— то есть: «Что неудачно выходит в стихах, кладется на музыку, тогда получается комическое либретто».
Из рассказов о Россини я вспоминаю такой случай.
Либреттист его первых опер, Тотола, принес ему очередной отрывок текста для какой-то оперы. Россини немедленно сел за рояль и стал сочинять музыку. Либреттист замечает, что композитор взял не тот метр и поэтому кромсает стихи, то повторяя слова, то неимоверно растягивая на распевах отдельные слоги.