Стали доходить слухи
Тем временем мои мечты об экзамене на домашнего учителя рассеялись как дым. Меня стало неудержимо привлекать пение. Но родители ни за что не хотели видеть меня артистом и вскоре послали служить. Однако перед этим неожиданно для самого себя я стал на некоторое время переводчиком. Случилось это при своеобразных обстоятельствах.
Понятия «перевод», «переводчик», «стихи», «проза» и даже элементарные представления о метре я совершенно сознательно усвоил в восемь-девять лет.
Мой отец в те годы переводил на древнееврейский язык тургеневские «Стихотворения в прозе». К нам приходили его друзья и ученики по бухгалтерии, гебраисты и студенты Киевского университета, проводившие свои каникулы дома, все они сходились на том, что «библейский язык еще украсил, опоэтизировал тургеневскую прозу». Несколько времени спустя варшавский доктор Заменгоф изобрел язык эсперанто. Потрясенный его простой и легкой грамматикой, в которой не было, кажется, и тридцати правил, отец при своей прекрасной памяти очень скоро усвоил несколько сот слов и поехал в Варшаву познакомиться с создателем «новой эры» в области языкознания и облегчения международных отношений, как тогда многим казалось. Из Варшавы отец вернулся очень обогащенным в вопросах стихосложения и стал переводить на язык эсперанто стихи Пушкина и Лермонтова. Некоторые из его переводов были напечатаны в журнальчике доктора Заменгофа «Эль эсперанто». В результате переводческой деятельности отца, как она ни была малозначительна, я проникся симпатией к этому искусству, и когда меня в день моего десятилетия спросили, кем я хотел бы стать, когда буду взрослым, я, но задумываясь, ответил: «Переводчиком». Я по знал, что осуществления моей мечтыпридется ждать семь лет, а осуществилась она тогда, когда я уже больше мечтал стать певцом. Переводить же я начал в связи с одним случайным обстоятельством.
На одной лестничной площадке с нами жил сослуживец моего отца. У него была очень милая жена и два прелестных мальчика девяти и пяти лет. Жена забеременела в третий раз, преждевременно родила мертвого ребенка и несколько дней спустя скончалась. Соседки во главе с моей матерью приняли большое участие в судьбе вдовца, присматривали за детьми, а по окончании траурного года подыскали ему невесту — «разводку» с десятилетней девочкой, не лишенную кое-каких средств, и уговорили его жениться.
Новая жена оказалась человеком сварливым, и скоро до моей матери стали доходить слухи о неладах в семье. Соседки стали вмешиваться, срамили молодую жену за телесные наказания мальчиков, бранили ее фурией, подлой мачехой.
Я знал о том, что сыновья соседа с первых дней приняли мачеху в штыки, что они очень плохо обращались с ее девочкой, и нередко пытался открыть на это глаза и моей маме и ее сподвижницам по борьбе со злой мачехой, но безуспешно. Не знаю почему, но мне все время чудилась какая-то несправедливость в отношении к этой самой мачехе.
Однажды — это было в начале 1901 года — разыгрался большой скандал: мачеха выставила за дверь своих непрошеных советчиц. В это время из ее квартиры доносились дикие вопли всех троих детей, которых она — не знаю за что — основательно отхлестала ремнем.