Транспонировать арию на полтона выше

В частности, трудно колоратурной певице, которая поет Олимпию, петь партию Джульетты, партию, с которой справляются меццо-сопрано, и наоборот.
Но и в мужской баритоновой партии второй акт, то есть сцены Коппелиуса, мне показались не баритоновыми, а басовыми — не столько по тесситурным требованиям, сколько по тембровым, по характерным интонациям. Противоречие между вокальным образом и тесситурой мне показалось непреодолимым, и я спросил Лапицкого, как он думает выйти из положения.
— Вначале было предположение транспонировать арию на полтона выше, но Фительберг воспротивился. Конечно, лучше всего один исполнитель, но я пошел Фительбергу навстречу, тем более что в партии Коппелиуса у Журавленко не будет соперника в театре. Но тут есть еще одно соображение. Поскольку в прозаическом прологе будет подчеркнуто, что советник не имеет никакого отношения к фантазиям Гофмана, сходство с ним фантастических персонажей становится необязательным.
— А как же будет с женскими партиями? — воскликнул я.
— Тут все проще,— ответил Лапицкий.— Речь идет о том, что Стелла в себе воплотила трех разных женщин, и это обязывает дать трех разных исполнительниц, независимо даже от вокальных задач. Вера Люце у Зимина поет все три партии одна, но я считаю это режиссерской ошибкой,— закончил Лапицкий и после паузы прибавил:— Бриан будет очень хороша в Антонии, но Олимпию она не может петь. И ради одного этого у нас вопрос разрешается в пользу трех певиц. Пение нужно все же ставить на первое место.
Постановка имела колоссальный успех, повторялась чуть ли не каждые три дня.
Но и дальнейшая судьба этой онеры в Советском Союзе заслуживает внимания.
В 1924/25 году дирижер А. Э. Маргулян решил сам поставить «Сказки Гофмана» в Свердловске и попросил меня «честно перевести клавир, не мудрствуя лукаво». Этот перевод вскоре получил почти повсеместное распространение.
Наконец, в 1935 году меня вызывает Большой театр и назначает специальную комиссию для ознакомления с моим последним переводом. Художественный совет принимает перевод очень одобрительно, но тут же ставит вопрос о приемлемости «Сказок Гофмана» для советской сцены вообще. Они, мол, производят мистическое впечатление. Нельзя ли как-нибудь избавить спектакль от мистики? Кто и чем может помочь?
Три часа члены худсовета высказывают всяческие соображения, но ничего путного придумать не могут. Наконец берет слово постановщик Л. В. Баратов и предлагает такой проект.
Из истории литературы известно, что Гофман был талантливым памфлетистом и резко бичевал филистеров и реакционеров. Естественно, что правительственный советник его больше всего именно за это и ненавидит. Чем чернильная душа может мстить поэту? Непризнанием его таланта. Чем поэт должен ответить на такую месть? Конечно, не бранью, а творчеством. Вот Гофман и предлагает аудитории погребка, в котором происходит действие, прослушать его новые три поэмы любви: к Олимпии, Джульетте и Антонии.