Я переводчик

Повел он меня в столовую, сел во главе большого стола, а меня усадил по правую руку и тут же начал расспрашивать о том спектакле, на котором он присутствовал. Сколько раз в неделю мы «печем такие кренделя», кто производит «вивисекцию над клавиром», как с пайками, кто, по существу, «антрепренерствует», откуда костюмы и «отрепья декораций», почему спектакли так «плохо срепетованы», когда у нас «такой чудесный аккомпаниатор» (им была Софии Осиповна Давыдова) и т. д. «А кто выдумал этот костюм ваш, почему тельняшка? А татуировки нет?» — заключил он вопросы с явной издевкой. На мне на спектакле под серым жилетом действительно была матросская тельняшка с красными поперечными полосками. Эскизы костюмов для Музыкальной драмы в свое время представил итальянский художник Антонио Гранди, и мы их считали верными.
Не закончив какой-то фразы, Шаляпин совершенно серьезным тоном спросил:
— А слова «Пролога» тоже «лапицкие»? Или вы сами их придумали — ведь вы, говорят, переводчик?
— Я переводчик,— сказал я,— но здесь моя роль ничтожна: я какие-то два или три слова заменил, это было в 1914 году, и я их сам забыл. А вообще «Пролог» — написан Иосифом Михайловичем Лапицким.
— Ага, — перебил меня Федор Иванович, явно недовольный моим уважительным тоном, и обратился к же не, вошедшей в эту минуту в столовую:
— Ты бы нас, Мария Валентиновна, чайком попотчевала, что ли.
Мария Валентиновна вышла распорядиться, а Шаляпин обратился ко мне:
— А вам нетрудно будет повторить слова?
Я оглянулся — нет ли рояля, но Федор Иванович сказал:
— Что — петь хотите? Нет, я ведь слыхал. Продекламируйте, пожалуйста.
До этого он сидел, откинувшись на спинку стула, а тут придвинулся к столу и стал внимательно слушать. Когда я кончил, он добрых три минуты молчал. Видно было, что он что-то крепко обдумывает.
В это время вернулась Мария Валентиновна, но приселане к нашему столу, а к самоварному столику у двери. Минуты через две ей подали три стакана чаю. Один она оставила на месте, а два понесла к нашему столу. Когда она подошла, Шаляпин, как и в первое мое посещение их дома, спросил:
— Узнала?
— Как же: Рангони, Валентин,— теми же словами и с той же интонацией, что первый раз, отрапортовала Мария Валентиновна и поплыла назад, к самоварному столику.
«Ну и домострой!» — мелькнуло у меня в голове, и я не без труда удержался от улыбки. Шаляпин сохранял прежнее серьезное выражение лица, а я ждал отзыва. Но он повернулся к жене, с собачье-проситсльной миной облизал губы и тихо сказал:
— Сахарку бы. (У него начинался диабет, и сахар ему отпускался в микроскопических дозах.)